Февраль – месяц для нашей страны особый. Ничуть не менее особый, чем август, но… если про передряги августа - «месяца цезарей» знают все, то вот с последним месяцем зимы все несколько иначе: о его специфике вспоминают в основном 14 и 23 февраля. Что как бы логично – 14 февраля всек друг друга любят, а 23 февраля (ну и еще 8 марта) вспоминают за что именно. Сплошная благодать…
Но об этой благодати речь сейчас не идет. Потому что между 23 февраля и 8 марта затерялась как-то еще одна дата – 27 февраля. Это 1917 год. Свержение самодержавия-с… Февральская революция. Торжество демократии. С последующим развалом страны, гражданской войной и прочими прелестями…
В общем – дата настолько двусмысленная, что даже в атмосфере демократической эйфории «августовские революционеры» объявить ее государственным праздником как-то постеснялись. Да и нынешние «болотные демократы» праздновать 27 февраля особо не рвутся…. И правильно делают.
Хотя бы потому правильно, что Февральскую революцию 1917 года можно считать самой первой оранжевой революцией в мировой истории.
И «оранжевость» февраля 1917 года состоит вовсе не в его бескровности (кстати сказать – мнимой: за 4 дня уличных беспорядков в Петербурге было убито с обеих сторон более 700 человек), а в самой сути происходившего. Царя Николая II свергли вообще-то не «восставшие массы» в Петербурге, а генералы и «общественные деятели» в Ставке.
Строго говоря, тогда впервые осуществился «оранжевый» сценарий – элита империи под благовидным предлогом отказалась защищать верховную власть. Причем именно под предлогом… Мало ведь кто задумывался – а как же новому правительству Милюкова-Керенского удалось преодолеть тот кризис снабжения Петрограда хлебом, из-за которого, собственно, революция и началась? Что такого экстраординарного сделали эти государственные мужи?
А в том-то и дело, что ровным счетом ничего: «хлебный кризис» в Петрограде был вызван всего-то навсего обильными СНЕГОПАДАМИ (последними в 1917 году). Снежные заносы вызвали заторы на железных дорогах, у булочных выстроились очереди, затем «хвосты» превратились в митинги… а потом и «думская оппозиция» подтянулась.
Но (вот ведь ирония истории!) пока в столице кипели революционные страсти, сама собой наступила оттепель, заносы на дорогах сошли естественным путем и – вуаля! – хлеб чудесным образом появился.
Дальнейшее известно…
Но самое смешное в том, что ситуация февраля 1917 года точь-в-точь повторилась четырьмя годами позже – в 1921 году. Тогда происходило, в общем, то же самое. И общий «военно-коммунистический» тупик во внутренней политике, и паралич железнодорожного сообщения имел место, и снегопады, и «волынки» (то есть забастовки) на заводах, и стихийные митинги за «Советы без коммунистов»… Даже разброд в верхах был (в виде «дискуссии о профсоюзах» перед очередным съездом РКП(б)) – и переход части вооруженных сил на сторону бунтующего народа произошел – правда, не в самом Петрограде, а в Кронштадте.
Вот только результат всего этого брожения оказался совсем иным: «оппозиционные» большевики (от Троцкого и Шляпникова до Сокольникова и Радека) повели себя в 1921 году совсем не так, как кадеты и прогрессисты в 1917. Они (вот странность-то!) не захотели подталкивать зашатавшийся было стул под председателем Совнаркома В.И.Лениным, а совсем даже наоборот - о своих склоках резко забыли и предпочли поддержать резкую смену политического курса – переход от «военного коммунизма» к НЭПу.
С одной стороны объяснение этому есть: большевики, конечно, понимали, что если сейчас они власть из рук выпустят, то «советами без коммунистов» дело не ограничится – и голов лишатся все руководящие товарищи, а не только некоторые.
Но с другой – что мешало то же самое понимать придворным кругам в феврале 1917года? Что мешало принять экстренные меры для восстановления порядка в столице? Только собственная неадекватность. Вот не укладывалось в головах у «высших сфер», что все может полететь в тартарары от одной интрижки, направленной на то, чтобы чуть-чуть подвинуть одну фигуру на троне…
В общем – вывод простой: сильной и по-настоящему решительной власти «оранжевый февраль» не страшен. И наоборот…
