Сегодня немногие знают, что писатель и этнограф 19 века Филипп Нефедов внес не только огромный вклад в археологию Костромского края. Воздал он «должное» и теме «чародеев», которых в свое время немало было как в Красноселье, так и на территории Нерехтского уезда.
Это и неудивительно - основы древней магии передавались из поколения в поколение представителями древнего финно-угорского народа меря, который обитал в наших краях до прихода славян. Следует отметить, что русские, проживающие в Костромском крае генетически ближе к эстонцам и венграм, чем к украинцам или полякам. А колдовство - «фишка» финно-угоров.
И деньги не понадобились
В этой связи весьма интересен рассказ «Из путевых заметок по Нерехтскому уезду» Филиппа Нефедова, впервые опубликованный в неофициальной части «Костромских губернских ведомостей» в 1859 году под рубрикой «Этнография». Речь идет о том, что ограбленный колдун наказывает вора тем, что тот начинает петь петухом.
- Как разжился Семен Матвеев, - начал Никифор, - какой постоялый двор имеет, настоящим купцом стал.
- Да, нажился, говорят, - прибавил Александр.
- Нажился… ведь он плут! Сенько-то? Эй Богу, первый разбойник, - говорил Иван.
- Ты спроси-ка его, Микиша, как он кочетом пел?
- Кочетом?
- Сейчас издохнуть! Видишь, как дело: ехал он домой, в город, возьми да и посади к себе в сани старика - старосту, который с оброком шел к барыне. Знаешь, какой он здоровенный… ну, много ли старику, - как обхватит, да и на землю: давай, говорит, деньги! На, говорит старик, и отдал весь бумажник. Сенька взял и пошел, а старик-то ему вдогонку: «Смотри, - говорит, - ты надом мне деньги принесешь, - попоешь у меня кочетом! А Сенька и ничего: «Ври, - говорит, - сколько себе хочешь», да и полетел домой. Вот как пришел он домой, прибрал денежки, да с радости и хватил чуть не целую ли четверть. Стемнело. Кочетья на нашесть, и он за ними махнул на нашесть, и ничего: сидит. Только запели кочетья, - и он всплеснул руками и запел… Кочетья испугались и слетели с нашести, – и он спрыгнул; он спрыгнул, они опять на нашесть и - он за ними, да уж и ну летать да петь по-кочетиному. Жена в это время спала, как услышала голосину-то нового кочета, то так и ахнула! «Ну, – говорит, - что-то не доброе: Сенька кричит кочетом». Вскочила - да и на двор, свечу с собой взяла. А он-то машет! Она, было, к нему, крестится: «Что с тобой?». А он ей кочетом: «Ку-ка-ре-ку!». Так до утра все и маялся. Утром жена спрашивает: «Что с тобой сделалось?». Он ей тут и признался во всем. Жена взяла бумажник, и к старику: «Возьми, - говорит, - батюшка», - да и в ноги: прости Христа ради! Старик-то и простил. Теперь, говорит, муж твой не будет пить больше вина, живите с Богом. И, правда, Сенька остепенился, ни капли не пьет. Да вот уж после и разжирел, богатство нажил: ограбил чай кого… Ты, Микиша, спроси его: как, мол, летал кочетом-то?»
«Проказники» - друзья нечистой силы
Другой писатель-этнограф 19 века, выходец из Парфеньева, Сергей Максимов утверждал: «Суеверный страх перед колдунами покоится на общенародном убеждении, что все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой. Приемы, к которым прибегают, насылая порчу, очень разнообразны. Сильному колдуну довольно взглянуть своим недобрым косым взглядом, чтобы заставить чахнуть. Колдуну послабее нужен заклятый порошок, чтобы бросить его на намеченную жертву по ветру: дело сделано, если хоть одна порошинка попадет на человека или скотину.. Через наговоренную сильным колдуном вещь достаточно перешагнуть, на замурованное место стоит сесть, чтобы захворать. Иной колдун только лишь слегка ударит по плечу, ан смотришь - человек испорчен.
Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силах, - надо искать другого, хотя бы и слабенького. И наоборот: если свой колдун успел обезопасить от всяких чар, то чужому тут нечего делать. Последнее всего виднее замечается на свадьбах, около которых преимущественно и сосредоточивается деятельность колдунов.
В лесных захолустьях еще живы рассказы о том, как целые свадебные поезда лихие люди оборачивали в волков, как один неприглашенный колдун высунул в окно голову и кричал ехавшему по селу поезду: «Дорога на лес!», - а колдун приглашенный отчуровывался своим словом: «Дорога на поле!», - и с соперником сделалось то, что у него выросли такие рога, что он не мог высвободить головы из окна, пока на обратном пути не простили его и не высвободили. Другой раз под ноги передней лошади колдун бросил рукавицу на волчьем меху, и лошадь зафыркала, остановилась, как вкопанная, и задержала весь поезд, который должен совершить свой путь без помех и препятствий. Против всех этих козней колдунов придумано бесчисленное множество самых разнообразных, хотя и мало действительных, средств: тут и лук, и чеснок, и янтарь, и ладан, столь ненавистные чародеям, и крест, нашитый на головной платок невесте, и монета, положенная ей с наговором в чулки, и иголки без ушек, зашитые в подоле платья, и льняное семя, насыпанное в обувь. Все эти меры предосторожности обыкновенно составляют заботу свахи, хотя у колдуна, в свою очередь, припасен гороховый стручок о девяти горошинах - средство, перед которым ничто не устоит.
В северных лесных местах, - именно в Тотемских краях, - общеизвестен, между прочим, такой случай. На одну свадьбу, для предохранения молодых от порчи, приглашен был колдун. Когда молодые отправились в церковь, то заметили около своего дома неподвижно стоящего человека. Возвращаясь назад, увидели его опять в том же положении, словно пригвожденным к месту. Когда свадебный колдун приблизился к нему, то все слышали, как тот просил: «Отпусти ты меня - не держи, сделай милость». - «Я и не держу тебя - ступай». Тогда стоявший сорвался с места и бегом, во все лопатки, пустился прочь. Всем стало понятно, что то был колдун, подосланный для порчи: его узнал защитник и, чарами своими, заставил его простоять на одном месте во все время венчанья, и не вредить».
Кликушество и икота - в «дар»
Наиболее распространенными болезнями, причину которых видели в порче, наведенной колдунами, являются кликушество и икота. В Костромской области еще в 1943 году рассказывали: «Раньше все кликуши были, их портили, бес вселялся; таких водили к святым местам». Кликушество проявлялось некрасивыми приступами - «припадками».
Такой припадок состоял в том, что кликуша начинала «кричать на голоса». Громкий крик напоминал всхлипывание, звуки животных, собачий лай. Первый приступ начинался обычно в церкви во время богослужения. Больная, уверенная, что ее испортили и что она не может ходить в церковь, потому что в нее вселился злой дух, инстинктивно начинает бояться всего «божественного». Однако под влиянием своих родных она присутствовала в церкви, но, как только начинали петь “иже херувимы”, из-за сильного возбуждения не выдерживала и у нее начинался припадок. По народному представлению, кликуши знали, кто их «испортил», и во время припадка они называли имя «напустившего» на них порчу. Для этого существовал даже особый прием: больную брали за безымянный палец левой руки и спрашивали.
Петр Ефименко, исследователь 19 века, писал, что болезнь икота приписывалась народом особому существу, которое напускалось или вгонялось в тело больного колдуном. Проявлялась эта болезнь главным образом в том, что больной при виде неприятных для него предметов и слыша неприятные для него слова, или, когда окружающие не соглашались с его желаниями, начинал икать, то есть, издавать звуки, непроизвольно, судорожно, по большей части отрывистые, похожие на лай, или протяжно завывал, при этом он злился, чувствовал головокружение, тошноту, ощущение так называемого истерического шара и тому подобное; после приступа всегда наступало утомление.
По описанию Сергея Максимова, болезнь начиналась судорожным сокращением грудобрюшной преграды, за которым следовали громкие, дикие крики, напоминающие то лай собаки, то плач грудного ребенка, то густой хриплый бас, или глубокие вздохи, сопровождающиеся томительной икотой, откуда и произошло название болезни «икота». Больные в припадке своей болезни выкрикивали диким голосом бессмысленные возгласы и всякие ругательства. «Всякими звериными голосами заговорит тогда в человеке нечистый», - так выражались местные крестьяне. Припадки продолжались полтора-два часа и заканчивались истерическим плачем или смехом.
